![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
fra_evgenyНеподалеку от "свистуньи" жила моя бабушка Афанасия Ионовна Рукавишникова. Мы с ярмарки всегда заходили к ней повидаться и даже иной раз ночевали у нее. Комната у нее была чистая, большая. Бабушка носила на голове шелковый повойник, а на плечах темную шаль. Она радостно суетилась, встречая нас, угощала кофеем, урюком, шепталой и орехами, которые мы разбивали пестиком на лежанке. Рассказывала нам сказки, при этом не сидела, а все что-нибудь делала, ходила то к шкафу, то к столу. Она любила рассказывать про французов в двенадцатом году: как пленных привезли зимой в Вятку, как мертвых сжигали за городом. Но особенно было интересно слушать рассказ про знаменитую девицу - улана Дурову, с которой она была дружна. Дурова носила мужской уланский мундир с Георгиевским крестом на груди за храбрость.
Вот в этом городе протекала моя детская пора. Когда мне было пять лет, отец заболел психическим расстройством. Мать увезла его для лечения в Казань. Она вспоминала потом эту трудную дорогу на лошадях, четыреста верст в самую распутицу. Дома остались бабушка и нас четверо детей с кормилицей, зырянкой Ненилой. Ненила выкормила меня и брата Александра. Она необыкновенно привязалась к своим питомцам и ко всей семье до самой своей смерти. Прожила у нас лет двенадцать, потом вышла замуж за столяра, на скопленные деньги купила на окраине города дом и хотела было завещать его и все свои сбережения мне, но я, к ее огорчению, отказался.
Восьми лет меня отдали в приготовительный класс гимназии. Сонного Ненила одевала меня, закутывала башлыком, и я с огромным ранцем за плечами тихонько шел по морозу в гимназию. Я был очень рассеян и ленив, учился из рук вон плохо, немало огорчал мать, которая стращала меня тем, что отдаст в учение сапожнику.
Вятка. Мужская гимназия. Открытка нач. ХХ века.
Покойный отец недурно рисовал акварелью; я помню, что он давал нам по четверти листа бумаги и мы тоже рисовали. Уже в гимназии я слыл среди товарищей художником, рисовал карикатуры на учителей и на героев греческой мифологии. Карикатуры эти я размножал, обменивал их товарищам на кусочки акварельных красок.
Однажды я нарисовал карикатуру на толстого классного надзирателя, изобразив его в виде бегемота в форменном фраке со связкой ключей от карцера. С моей легкой руки прозвище "бегемот" осталось за ним на всю жизнь.
Мне также приходилось сиживать в карцере. Однажды перед уроком, после звонка, я вскочил с места, побежал, запнулся и прямо угодил "бегемоту" в живот, за что был посажен в карцер на воскресенье. Хорошенькая дочка директора заглянула со двора в подвальное окно карцера. Увидев там узника, попавшего, как мышонок в мышеловку, сжалилась и приказала сторожу выпустить меня. Этим она покорила мое сердце настолько, что я покраснел и ничего не мог сказать, когда на Рождестве пришлось танцевать с ней на елке у директора. Это была моя первая безмолвная любовь.
Из третьего класса гимназии меня и брата Александра перевели в реальное училище, где учение мое пошло немногим лучше. Единственный предмет, где я отличался, было рисование. Учитель Храмцов ставил мне пятерки с плюсом и показывал классу мои рисунки. Однажды Храмцов открыл для публики выставку своих произведений. Некоторые этюды произвели на меня большое впечатление, в особенности один этюд Волги с очень правдивыми красками воды, который я принял к руководству.
Вятка. Александровское реальное училище. Открытка нач. ХХ века.
После этого я по-настоящему увлекся рисованием и дома, вместо того чтобы учить уроки, рисовал акварелью картинки. Брат Саша увлекался цирковой гимнастикой и тоже во время приготовления уроков занимался своим искусством: ходил по проволоке или упражнялся с тяжелыми гирями. Как страшно было идти в училище, не зная уроков. Дело пошло так туго, что мы с Сашей решили решили было бежать из дома куда-нибудь к морю и там поступить юнгами на корабль. Учению нашему мешали также лодка и ружья, которыми мы обзавелись с четырнадцатилетнего возраста. Весной, когда шли усиленные занятия перед экзаменами, мы смолили и красили свою лодку, прилаживали паруса и т.п. и в самый разлив отправлялись в затопленный заречный лес, где пахло смолой. Тишина... Поют птицы. Лодка неслышно скользит по зеркалу воды, в котором отражаются могучие деревья. Младшему брату, Гене, когда ему было всего девять лет, мы тоже купили у плотовщика лодку за полтора рубля.
Через несколько лет после смерти отца мать вышла замуж за Александра Егоровича Витта, не побоявшегося жениться на женщине с четырьмя детьми. Это был замечательной души, необыкновенно добрый, отзывчивый человек. Он любил нас как родных детей. Отчим тоже был способен к рисованию и всячески поощрял мое увлечение искусством. Сестра моя Екатерина, старше мня на два года, хорошо училась в гимназии и также имела большие способности к рисованию. Тот же Храмцов ставил ей обычно пять с двумя крестами. Мы с сестрой завели себе тетрадки для рисования, в которых зарисовывали, по совету отчима, разные детали пейзажа: пенек, ветку, елочку, избушку и пр.
Отчим был красивый, статный мужчина с раздвоенной по-скобелевски бородой, человек военной складки, любил военное дело, хотя сам никогда не служил на военной службе. Приехал в Вятку из Петербурга и был здесь нотариусом. Веселый, остроумный, порой едкий на язык, большой любитель выпить, он был общим любимцем. Все издали приветствовали Егорыча. Он покровительственно относился к нашему увлечению лодкой, спортом и охотой. Мы часто уезжали на лодке "на ночевую", проводя ночи у костра. Мама всегда беспокоилась, особенно боялась ружей.
Однажды мы отпросились в дальнее плавание на несколько дней. Запаслись провизией, снарядили лодку и с собачкой Каро отправились к реке. Отчим, мать, сестра и младший брат провожали нас на берег. Мы отъехали на середину реки, поставили парус и выстрелом салютовали родным. В это путешествие, длившееся около двух недель, мы сделали вверх по реке триста верст. Лодку тянули бечевой, при ветре шли под парусами, иногда на веслах. У костра готовили чай, обед, ужин, спали в лодке в палатке, причем лодку отводили от берега и ставили на якорь. В носовой части спал Каро. В лодке жил у нас подраненный кулик, который привык к нам, не боялся даже собаки, бегал по нашим лицам. Во время этого путешествия я сделал много рисунков берегов.
Жизнь у костра, у воды, среди дикой, нетронутой природы и воспитала во мне художника-пейзажиста. Когда я теперь рассматриваю сделанные наспех во время этого путешествия рисунки, какими они мне кажутся наивными. Все они исписаны пометками: розовое, желтое, серебристое, отражение темнее берега и т.п. Эти записи непосредственных наблюдений принесли мне большую пользу в развитии наблюдательности к краскам, к освещению и т.д. Младший брат Герман вместе с троюродным братом Вячеславом Траубенбергом, когда им было обоим по одиннадцати лет, тоже отправились вдвоем в маленькой лодке "Кулик" за сто верст вверх по реке до городка Слободского и обратно. Теперь мне страшно вспомнить, каким опасностям подвергались мальчики от капризов большой реки, с сильным течением и большими перекатами. Особенно много этих неожиданных капризов бывало во время половодья, когда фарватер терялся в обширном водном пространстве. Когда мне было пятнадцать лет, а Саше четырнадцать, мы тайно от родных купили лодку весной, в самое большое половодье, когда река разлилась у города на четыре версты до села Макарьевского.
Помню, в чудную весеннюю погоду мы усадили в лодку маленького брата Геню и отправились в затопленный заречный лес. С восторгом плавали в речных заводях, увлеклись, уехали далеко. К вечеру заметили, что солнце скрылось как-то очень быстро, зашумели и закачались вершины пихт и сосен. Надо было скорее выбираться из леса и спешить домой. Выехав на залитые луга, увидели широкую реку, кипевшую и пенившуюся. Порывистый ветер рябил темную воду, срывая пену с волн. Дело плохо. Как кинуться в бушующую реку? Надо решиться. Геню усадили мы на дно лодки, Саша сел на руль, а я - на весла. Надо грести без отдыха, меняться в дороге нельзя. Лодку нашу метало, нас обдавало брызгами, руки коченели от усталости, особенно та, что со стороны ветра, во рту пересохло. Наконец мы благополучно достигли берега, до того измученные, что не могли ни двинуться, ни говорить. Страшно было прийти домой с опозданием, в мокром виде. Как раз дома оказались гости. Мы незаметно прошмыгнули в свою комнату и переоделись.
Про покупку лодки мы хотели сказать маме только после спада воды, но двоюродный брат проговорился, и пришлось признаться. Потом эту лодочку мы обшили бортами, обстроили ее на манер яхты, сделали две пары длинных весел, поставили мачту, сшили парус с кливером, выкрасили белой краской и дали название "Чайка". Все это сделал Матвей Князев, вместе с ним мы спустили "Чайку" на воду и сделали пробную прогулку.
Бывало, как задует свежий северный ветер, вздымавший большие волны, мы ставили парус и мчались вверх по реке. Никакая буря нас не страшила. Иной раз при шторме ни одной лодки не видать на реке, перевоз не работает, а наша "чайка" летит под парусом, зарываясь в волны. Мы славились смелостью среди береговых жителей.
Вятка. Заречный лес во время разлива реки. Открытка нач. ХХ века.
Муж моей кормилицы, Ненилы, столяр Матвей Князев, лысый, с большой черной бородой, был сторожем в городском училище и жил в казенной квартире. Мы любили с братом по вечерам заходить к ним в жарко натопленную большую комнату, где пахло свежими стружками и клеем, где всегда кипел самовар, напевавший песенку "к морозу". Ненила наливала нам чай с густыми сливками, угощала вкусными сушками. Матвей строгал фуганком или пилил "шпанкой", полировал вкусно пахнущим лаком. Он делал нам весла, фанерки для выпиливания и прочее.
У этих простых добрых людей любили собираться и подолгу засиживаться заказчики, особенно интеллигентная молодежь. На улице мороз трещит, а здесь от железной печки пышет жаром. Ненила рассказывала про свою сторону, про Зырянский край, про Сысолу-реку. Дочь зверолова, она вспоминает о встречах с медведями, волками, произнося слова с забавным зырянским акцентом...
продолжение следует.
Вот в этом городе протекала моя детская пора. Когда мне было пять лет, отец заболел психическим расстройством. Мать увезла его для лечения в Казань. Она вспоминала потом эту трудную дорогу на лошадях, четыреста верст в самую распутицу. Дома остались бабушка и нас четверо детей с кормилицей, зырянкой Ненилой. Ненила выкормила меня и брата Александра. Она необыкновенно привязалась к своим питомцам и ко всей семье до самой своей смерти. Прожила у нас лет двенадцать, потом вышла замуж за столяра, на скопленные деньги купила на окраине города дом и хотела было завещать его и все свои сбережения мне, но я, к ее огорчению, отказался.
Восьми лет меня отдали в приготовительный класс гимназии. Сонного Ненила одевала меня, закутывала башлыком, и я с огромным ранцем за плечами тихонько шел по морозу в гимназию. Я был очень рассеян и ленив, учился из рук вон плохо, немало огорчал мать, которая стращала меня тем, что отдаст в учение сапожнику.
Вятка. Мужская гимназия. Открытка нач. ХХ века.
Покойный отец недурно рисовал акварелью; я помню, что он давал нам по четверти листа бумаги и мы тоже рисовали. Уже в гимназии я слыл среди товарищей художником, рисовал карикатуры на учителей и на героев греческой мифологии. Карикатуры эти я размножал, обменивал их товарищам на кусочки акварельных красок.
Однажды я нарисовал карикатуру на толстого классного надзирателя, изобразив его в виде бегемота в форменном фраке со связкой ключей от карцера. С моей легкой руки прозвище "бегемот" осталось за ним на всю жизнь.
Мне также приходилось сиживать в карцере. Однажды перед уроком, после звонка, я вскочил с места, побежал, запнулся и прямо угодил "бегемоту" в живот, за что был посажен в карцер на воскресенье. Хорошенькая дочка директора заглянула со двора в подвальное окно карцера. Увидев там узника, попавшего, как мышонок в мышеловку, сжалилась и приказала сторожу выпустить меня. Этим она покорила мое сердце настолько, что я покраснел и ничего не мог сказать, когда на Рождестве пришлось танцевать с ней на елке у директора. Это была моя первая безмолвная любовь.
Из третьего класса гимназии меня и брата Александра перевели в реальное училище, где учение мое пошло немногим лучше. Единственный предмет, где я отличался, было рисование. Учитель Храмцов ставил мне пятерки с плюсом и показывал классу мои рисунки. Однажды Храмцов открыл для публики выставку своих произведений. Некоторые этюды произвели на меня большое впечатление, в особенности один этюд Волги с очень правдивыми красками воды, который я принял к руководству.
Вятка. Александровское реальное училище. Открытка нач. ХХ века.
После этого я по-настоящему увлекся рисованием и дома, вместо того чтобы учить уроки, рисовал акварелью картинки. Брат Саша увлекался цирковой гимнастикой и тоже во время приготовления уроков занимался своим искусством: ходил по проволоке или упражнялся с тяжелыми гирями. Как страшно было идти в училище, не зная уроков. Дело пошло так туго, что мы с Сашей решили решили было бежать из дома куда-нибудь к морю и там поступить юнгами на корабль. Учению нашему мешали также лодка и ружья, которыми мы обзавелись с четырнадцатилетнего возраста. Весной, когда шли усиленные занятия перед экзаменами, мы смолили и красили свою лодку, прилаживали паруса и т.п. и в самый разлив отправлялись в затопленный заречный лес, где пахло смолой. Тишина... Поют птицы. Лодка неслышно скользит по зеркалу воды, в котором отражаются могучие деревья. Младшему брату, Гене, когда ему было всего девять лет, мы тоже купили у плотовщика лодку за полтора рубля.
Через несколько лет после смерти отца мать вышла замуж за Александра Егоровича Витта, не побоявшегося жениться на женщине с четырьмя детьми. Это был замечательной души, необыкновенно добрый, отзывчивый человек. Он любил нас как родных детей. Отчим тоже был способен к рисованию и всячески поощрял мое увлечение искусством. Сестра моя Екатерина, старше мня на два года, хорошо училась в гимназии и также имела большие способности к рисованию. Тот же Храмцов ставил ей обычно пять с двумя крестами. Мы с сестрой завели себе тетрадки для рисования, в которых зарисовывали, по совету отчима, разные детали пейзажа: пенек, ветку, елочку, избушку и пр.
Отчим был красивый, статный мужчина с раздвоенной по-скобелевски бородой, человек военной складки, любил военное дело, хотя сам никогда не служил на военной службе. Приехал в Вятку из Петербурга и был здесь нотариусом. Веселый, остроумный, порой едкий на язык, большой любитель выпить, он был общим любимцем. Все издали приветствовали Егорыча. Он покровительственно относился к нашему увлечению лодкой, спортом и охотой. Мы часто уезжали на лодке "на ночевую", проводя ночи у костра. Мама всегда беспокоилась, особенно боялась ружей.
Однажды мы отпросились в дальнее плавание на несколько дней. Запаслись провизией, снарядили лодку и с собачкой Каро отправились к реке. Отчим, мать, сестра и младший брат провожали нас на берег. Мы отъехали на середину реки, поставили парус и выстрелом салютовали родным. В это путешествие, длившееся около двух недель, мы сделали вверх по реке триста верст. Лодку тянули бечевой, при ветре шли под парусами, иногда на веслах. У костра готовили чай, обед, ужин, спали в лодке в палатке, причем лодку отводили от берега и ставили на якорь. В носовой части спал Каро. В лодке жил у нас подраненный кулик, который привык к нам, не боялся даже собаки, бегал по нашим лицам. Во время этого путешествия я сделал много рисунков берегов.
Жизнь у костра, у воды, среди дикой, нетронутой природы и воспитала во мне художника-пейзажиста. Когда я теперь рассматриваю сделанные наспех во время этого путешествия рисунки, какими они мне кажутся наивными. Все они исписаны пометками: розовое, желтое, серебристое, отражение темнее берега и т.п. Эти записи непосредственных наблюдений принесли мне большую пользу в развитии наблюдательности к краскам, к освещению и т.д. Младший брат Герман вместе с троюродным братом Вячеславом Траубенбергом, когда им было обоим по одиннадцати лет, тоже отправились вдвоем в маленькой лодке "Кулик" за сто верст вверх по реке до городка Слободского и обратно. Теперь мне страшно вспомнить, каким опасностям подвергались мальчики от капризов большой реки, с сильным течением и большими перекатами. Особенно много этих неожиданных капризов бывало во время половодья, когда фарватер терялся в обширном водном пространстве. Когда мне было пятнадцать лет, а Саше четырнадцать, мы тайно от родных купили лодку весной, в самое большое половодье, когда река разлилась у города на четыре версты до села Макарьевского.
Помню, в чудную весеннюю погоду мы усадили в лодку маленького брата Геню и отправились в затопленный заречный лес. С восторгом плавали в речных заводях, увлеклись, уехали далеко. К вечеру заметили, что солнце скрылось как-то очень быстро, зашумели и закачались вершины пихт и сосен. Надо было скорее выбираться из леса и спешить домой. Выехав на залитые луга, увидели широкую реку, кипевшую и пенившуюся. Порывистый ветер рябил темную воду, срывая пену с волн. Дело плохо. Как кинуться в бушующую реку? Надо решиться. Геню усадили мы на дно лодки, Саша сел на руль, а я - на весла. Надо грести без отдыха, меняться в дороге нельзя. Лодку нашу метало, нас обдавало брызгами, руки коченели от усталости, особенно та, что со стороны ветра, во рту пересохло. Наконец мы благополучно достигли берега, до того измученные, что не могли ни двинуться, ни говорить. Страшно было прийти домой с опозданием, в мокром виде. Как раз дома оказались гости. Мы незаметно прошмыгнули в свою комнату и переоделись.
Про покупку лодки мы хотели сказать маме только после спада воды, но двоюродный брат проговорился, и пришлось признаться. Потом эту лодочку мы обшили бортами, обстроили ее на манер яхты, сделали две пары длинных весел, поставили мачту, сшили парус с кливером, выкрасили белой краской и дали название "Чайка". Все это сделал Матвей Князев, вместе с ним мы спустили "Чайку" на воду и сделали пробную прогулку.
Бывало, как задует свежий северный ветер, вздымавший большие волны, мы ставили парус и мчались вверх по реке. Никакая буря нас не страшила. Иной раз при шторме ни одной лодки не видать на реке, перевоз не работает, а наша "чайка" летит под парусом, зарываясь в волны. Мы славились смелостью среди береговых жителей.
Вятка. Заречный лес во время разлива реки. Открытка нач. ХХ века.
Муж моей кормилицы, Ненилы, столяр Матвей Князев, лысый, с большой черной бородой, был сторожем в городском училище и жил в казенной квартире. Мы любили с братом по вечерам заходить к ним в жарко натопленную большую комнату, где пахло свежими стружками и клеем, где всегда кипел самовар, напевавший песенку "к морозу". Ненила наливала нам чай с густыми сливками, угощала вкусными сушками. Матвей строгал фуганком или пилил "шпанкой", полировал вкусно пахнущим лаком. Он делал нам весла, фанерки для выпиливания и прочее.
У этих простых добрых людей любили собираться и подолгу засиживаться заказчики, особенно интеллигентная молодежь. На улице мороз трещит, а здесь от железной печки пышет жаром. Ненила рассказывала про свою сторону, про Зырянский край, про Сысолу-реку. Дочь зверолова, она вспоминает о встречах с медведями, волками, произнося слова с забавным зырянским акцентом...
продолжение следует.
