![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
fra_evgeny Начинаю потихоньку выкладывать отрывки из книги воспоминаний Савватия Ивановича Сычугова "Записки бурсака". В первой части будет рассказ о родне знаменитого врача и о его раннем детстве. Из всего изложенного в первой части самым интересным является, по-моему, повествование о том, как дед Савватия Ивановича, священник села Великорецкого о.Савватий благословил Александра I и ничтоже сумняшеся сунул царю под целование свою натруженную деревенскую руку ("лапу", - как пишет Сычугов). А царь не только приложился, но и похвалил сельского попа, поставив его в пример архимандриту и протопопу, отдернувшим руку при благословении. Затем у о.Савватия была стычка с архиереем по этому поводу, причем, дело чуть не дошло до драки. Владыка замахнулся на вольного попа своим жезлом, а батюшка схватил стул. Тогда архиерей бежал, и драка не состоялась. Перебранка, однако, была на высоких тонах, и в выражениях как преосвященный, так и его подчиненный не постеснялись... Впрочем, не буду пересказывать, читайте.
Савватий Иванович Сычугов (1841-1902) - врач, просветитель. Родился в с. Подрелье Орловского уезда Вятской губернии. Детство Сычугова прошло в с.Великорецком, где его дед и отец были священниками. Окончил Вятскую духовную семинарию. В 1860 г. поступил на медицинский факультет Московского университета. За участие в студенческих волнениях исключен в 1861-м. Через три года скитаний по России (был плотником, бурлаком) вернулся в университет, закончил учебу. С 1871 г. - земской врач в селе Великорецком Орловского уезда, с 1879 г. - на врачебной службе во Владимирской губ. В 1899 г. переехал в село Верховино Орловского уезда, где проработал до конца жизни, занимаясь свободной медицинской практикой. Многих крестьян лечил бесплатно. Почти все заработанные средства тратил на библиотеку для крестьян.
"...Родился я 1841 году, 27 сентября, в Орловском уезде [Вятской губ.], в селе Подрелье, и был первенцем... Зачатие моей особы совершилось тогда, когда моим родителям не было еще и 40 лет - отцу шел 21-й год, а матери не стукнуло еще и 17 лет. Оба они были телосложения замечательно крепкого; до свадьбы своей [о брачной жизни] мать и понятия не имела, а отец знал о ней кое-что из грязных анекдотов, циркулирующих в бурсе; значит, оба они нисколько не износились и были, как говорится, в полном соку. Останавливаюсь я на этом с той целью, чтоб сказать, что материал, положенный для моего физического формирования, был безупречно хорош. И действительно, теперь еще заметно, что я сделан, так сказать, из цельного крепкого дерева, хотя при обделке не употреблялось тонких и деликатных инструментов, а все дело обошлось лишь при помощи топора и долота...
Отец рос сиротой, был, значит, казенным бурсаком и, как таковой, не имел ни малейшего понятия о том, что творилось вне стен бурсы. Это, конечно, наложило на него известный, не особенно ценимый в обществе, колорит. Он не умел держать, когда нужно, язык за зубами; часто приводилось ему высказывать лицам, стоящим в иерархии даже выше его , не совсем-то приятные истины, и только лишь благодаря добродушному юмору, с которым это делалось, многое прощалось ему. Пастырем он был вполне добрым; крестьяне чуть не боготворили его как за его беседы при всяком удобном случае, так и за его бескорыстие.
Выйдя из семинарии, он скоро убедился, что знания его очень скудны, хотя и не скуднее, чем у других священников. Вследствие этого он со страстью принялся за чтение, конечно, духовных книг, так как других тогда не было. Обладая недюжинными способностями и замечательным трудолюбием, он лет через 10 сделался видным богословом; в разговорах с ним с удовольствием проводили время магистры богословия. Под старость моего отца начал одолевать скептицизм. Тяжело было смотреть, как колебались его заветные верования. Мне и теперь смешно становится, когда я припоминаю, как я, бывший тогда полным атеистом, утверждал отца в православии. Не раз бывало, что старик оставлял сомнения свои в каком-нибудь церковном догмате, но надолго ли - мне неизвестно. В высоте и чистоте учения Христова он, как и я, не сомневался. Предметами для сомнения служили исключительно постановления церкви. Умер папа, впрочем, верующим рационалистом (здесь не место доказывать, что противоречия в последних словах нет) около 70 лет от роду. Имущества после него осталось менее, чем на 10 рублей.
Мать моя была женщина без образования; она могла лишь читать и писать. Писала она хотя безграмотно, но чрезвычайно умно и логично. Читала же почти исключительно Четьи-Минеи, которые мне уже к 6-7 годам надоели хуже горькой редьки, так как чтецом этих легенд большею частью был я. Значит, судя по характеру читаемых мамашею книг, уже видно, что она верила без рассуждений. Она обладала сильным практическим умом, несклонным к идеализации, и железною волею. В противоположность отцу, который не задумывался бы нуждающемуся отдать последнюю рубашку, мать была скорее скопидомка. И только благодаря ее уменью удалось хорошо пристроить моих четырех сестер и избежать нищеты, которая неизбежно постигла бы нашу семью, если бы отец не передал ведение хозяйства матери.
Несмотря на противоположности характеров и некоторых взглядов, жили они замечательно дружно; я не видал не только ссор, но даже и легоньких размолвок...
Отца я любил и уважал, мать же только любил и в то же время очень боялся, так как она была чересчур строга и требовательна. Строгость ее, впрочем, больше отзывалась на сестрах, они, бедные, положительно изнурялись работою. Уже в возрасте 6-7 лет они работали, кажется, не менее 12 часов в сутки, сидя за вышиваньями, вязаньями и прочей меледою. Когда я стал учиться в училище, тогда строгость мамы парализовалась тем соображением, что я в некотором роде был дома гостем; до поступления же в школу у меня был надежный заступник - приснопамятный дедушка отец Савватий, личность для своего времени замечательная и пользовавшаяся громкою и доброю репутациею почти во всей губернии.
Детство свое до 8 лет (с трех) я находился на попечении и воспитании главным образом деда. С 3 до 5 лет я у родителей бывал лишь редким гостем. После же, когда мне пошел шестой год и когда дед уступил свое место [на приходе] отцу, я большую часть своего времени проводил у первого. Он имел два дома, из которых один отдал отцу моему, а другой - большой двухэтажный, прекрасно отделанный - занял сам вместе с бабушкой и со мной...
Для своего времени дед был очень образованный, с богатою богословскою эрудициею человек; он читал и светские книг, если случалось их достать, а подобных случаев, благодаря его широкому знакомству с вятской чиновною аристократиею, было не мало. Во время ярмарки в нашем Великорецком селе каждогодно бельетаж занимал губернатор или вице-губернатор. Вероятно, это знакомство хотя немного придавало деду храбрости в его частых стычках с духовным начальством. Отличительными и резко выдающимися чертами его характера были: непреклонная, вполне железная воля, стойкость в убеждениях, гордость в отношениях к начальству и мягкое, задушевное отношение к меньшим братьям, которым он много помогал, хотя и не так размашисто, как мой отец.
Деда можно было сломить, но не согнуть. К более заметным недостаткам его можно причислить любовь к рюмочке (но не до безобразия) и страшную вспыльчивость. Впрочем, надо полагать, что она никогда не доходила до самозабвения; в противном случае духовное начальство не упустило бы случая унять деда. Стычек у него с начальством было не мало, но самою крупною была ссора с архиереем, который во время проезда царя [Александра I] через Орлов запретил сельским попам являться на это время в город. Дед разорвал предписание, приехал вовремя к приему в Орлов, ворвался, вопреки распоряжению протопопа, в царскую квартиру на прием духовенства, занял третье место сверху, благословил царя и чисто по-сельски дал ему поцеловать свою большую лапу, за что получил от государя похвалу, тогда как стоявшие выше его протопопы, отдернувшие свои руки, удостоились царского выговора.
Вскоре деда вызвали в Вятку к архиерею, в доме которого, при нескольких свидетелях, и произошла знаменитая свалка, о которой долго говорила вся губерния и о подробностях которой я еще в пятидесятых годах слыхал от старых священников. Началось дело легкой бранью с той и другой стороны, далее дошло дело до "мошенника и сукина сына", и наконец, когда архиерей хотел поучить деда жезлом, то последний, ничтоже сумняшеся, при помощи стула обратил владыку в постыдное бегство. И так как со стороны деда в этом деле не оказалось вины, за которую его можно было бы унять, до дело и заглохло.
---------
[Примечание.] В письме к своему другу - доктору В.Ф. Томасу - от 12 января 1896 г. автор описывает этот эпизод более ярко и красочно. "Припомнился покойный дед о.Савватий, - пишет С.И. Сычугов. - он был довольно замечательный человек по уму, характеру и одному, пожалуй, героическому поступку. В 1824-м году Александр I ночевал в Орлове. Архиерей разослал предписание, чтоб сельские попы не смели являться на приемы государя в городах. Дед разорвал приказание и отправился в Орлов. В назначенное для приема время он, несмотря на увещания протопопов, вместе с ними явился в квартиру царя и занял в ряду духовенства 3-е место. Царь сначала подошел под благословение архимандрита, а потом протопопа; дед же по-сельски благословил царя и свою лапу (а она у него была поувесистее моей) положил на сложенные руки царя, который и поцеловал лапу храброго отца Савватия. Мало этого: он еще заметил архимандриту и протопопу, что они не понимают значения благословения, а деда при всех похвалил. Узнал скоро об этом архиерей и вызвал деда в Вятку. Пользуясь своею деспотическою властью, он пустил в ход двухэтажную брань, а дед ответил ему трехэтажною. После горячей перебранки архиерей хотел было побить деда посохом, но дед схватил стул, - и драка не состоялась. Я буквально запомнил слова деда при выходе от архиерея: "Если только ты, елейный блудодей (подразумевается рукоблудие с елеем из лампадки), тронешь меня, то знай, что я дойду до царя", - и деда начальство не трогало. Только не дало ему ни одной награды, тогда как товарищи его были протопопами и с орденами, и с крестами.
----------
Впрочем, начальство не упускало случая показать свою безапелляционную власть и карало деда административным порядком. Как-то нужно было назначить благочинного. Обойти деда, как старшего по образованию и по заслугам и кроме того дружного с светскою аристократиею, было неудобно, и архиерей, скрепя сердце, назначил его на эту почетную должность. Но не прошло и месяца, как дед на какую-то глупую консисторскую бумагу дал резкий ответ, и его без суда и следствия бесцеремонно уволили от должности.
40 лет дед поповствовал, и за это время не получил ни одной награды, и этим он, видимо, гордился. Накануне или в день своей смерти (меня во время его болезни, как любимца, взяли из училища) он слабым голосом еще говорил мне: "40 лет я служил и никакою наградою не заклеймил себя, потому - не ползал перед начальством и, в случае своей правоты, никогда не уступал ему". Вообще, отличительною чертою его характера были: независимость, самостоятельность и правдивость...
Для характеристики деда и его смелости, а пожалуй и дерзости, передам еще рассказ моего отца. В с.Великорецком, где дед и отец священствовали вместе (друг за другом) 70 лет и где я также свирепствовал в качестве земского врача 10 лет, бывает в мае, по случаю принесения иконы из Вятки, громадное стечение народа. Знатоки на глазомер определяли число его в 80-100 тысяч. На этот праздник в старину каждогодно приезжали не только архиерей, но даже губернатор и прочие высокие власти. Для архиерея выстроен даже особый каменный дом, который и посейчас называется архиерейским. Для всей этой знати дед давал шикарный обед, за который садилось 40-50 титулованных лиц. Перед обедом гости выпивали, конечно, и закусывали. В числе их был и один архимандрит, который, налив себе рюмку, обхватил ее всей ладонью, вероятно, для того, чтобы другие не видели, сколько в нее налито вина. Но дед, увидев это, сказал громко: "Ты что же это делаешь, о. архимандрит? Видно, ты привык - по-монашески в кулак?" Взрыв хохота всех гостей был ответом на эту двусмысленность. Не обиделся на нее и сам архимандрит. Только архиерей, когда уже умолк хохот, дружески заметил деду:
- Тебе бы, о.Савватий, надо быть митрополитом по твоим достоинствам, да язык у тебя только бедовый; никому ты не даешь спуску.
И они расстались все-таки друзьями; архиерей по-прежнему во время праздника навещал деда.
В бытность мою уже врачом много о деде передавал мне подобных рассказов отец. Не забудь, что все это было в те блаженные времена, когда не только попы, но и протопопы падали ниц перед архиереем и раболепствовали на разные лады..."
------------------------------
С.И. Сычугов. Записки бурсака. М.-Л., 1933. С. 25-34, 76-77.
Савватий Иванович Сычугов (1841-1902) - врач, просветитель. Родился в с. Подрелье Орловского уезда Вятской губернии. Детство Сычугова прошло в с.Великорецком, где его дед и отец были священниками. Окончил Вятскую духовную семинарию. В 1860 г. поступил на медицинский факультет Московского университета. За участие в студенческих волнениях исключен в 1861-м. Через три года скитаний по России (был плотником, бурлаком) вернулся в университет, закончил учебу. С 1871 г. - земской врач в селе Великорецком Орловского уезда, с 1879 г. - на врачебной службе во Владимирской губ. В 1899 г. переехал в село Верховино Орловского уезда, где проработал до конца жизни, занимаясь свободной медицинской практикой. Многих крестьян лечил бесплатно. Почти все заработанные средства тратил на библиотеку для крестьян.
"...Родился я 1841 году, 27 сентября, в Орловском уезде [Вятской губ.], в селе Подрелье, и был первенцем... Зачатие моей особы совершилось тогда, когда моим родителям не было еще и 40 лет - отцу шел 21-й год, а матери не стукнуло еще и 17 лет. Оба они были телосложения замечательно крепкого; до свадьбы своей [о брачной жизни] мать и понятия не имела, а отец знал о ней кое-что из грязных анекдотов, циркулирующих в бурсе; значит, оба они нисколько не износились и были, как говорится, в полном соку. Останавливаюсь я на этом с той целью, чтоб сказать, что материал, положенный для моего физического формирования, был безупречно хорош. И действительно, теперь еще заметно, что я сделан, так сказать, из цельного крепкого дерева, хотя при обделке не употреблялось тонких и деликатных инструментов, а все дело обошлось лишь при помощи топора и долота...
Отец рос сиротой, был, значит, казенным бурсаком и, как таковой, не имел ни малейшего понятия о том, что творилось вне стен бурсы. Это, конечно, наложило на него известный, не особенно ценимый в обществе, колорит. Он не умел держать, когда нужно, язык за зубами; часто приводилось ему высказывать лицам, стоящим в иерархии даже выше его , не совсем-то приятные истины, и только лишь благодаря добродушному юмору, с которым это делалось, многое прощалось ему. Пастырем он был вполне добрым; крестьяне чуть не боготворили его как за его беседы при всяком удобном случае, так и за его бескорыстие.
Выйдя из семинарии, он скоро убедился, что знания его очень скудны, хотя и не скуднее, чем у других священников. Вследствие этого он со страстью принялся за чтение, конечно, духовных книг, так как других тогда не было. Обладая недюжинными способностями и замечательным трудолюбием, он лет через 10 сделался видным богословом; в разговорах с ним с удовольствием проводили время магистры богословия. Под старость моего отца начал одолевать скептицизм. Тяжело было смотреть, как колебались его заветные верования. Мне и теперь смешно становится, когда я припоминаю, как я, бывший тогда полным атеистом, утверждал отца в православии. Не раз бывало, что старик оставлял сомнения свои в каком-нибудь церковном догмате, но надолго ли - мне неизвестно. В высоте и чистоте учения Христова он, как и я, не сомневался. Предметами для сомнения служили исключительно постановления церкви. Умер папа, впрочем, верующим рационалистом (здесь не место доказывать, что противоречия в последних словах нет) около 70 лет от роду. Имущества после него осталось менее, чем на 10 рублей.
Мать моя была женщина без образования; она могла лишь читать и писать. Писала она хотя безграмотно, но чрезвычайно умно и логично. Читала же почти исключительно Четьи-Минеи, которые мне уже к 6-7 годам надоели хуже горькой редьки, так как чтецом этих легенд большею частью был я. Значит, судя по характеру читаемых мамашею книг, уже видно, что она верила без рассуждений. Она обладала сильным практическим умом, несклонным к идеализации, и железною волею. В противоположность отцу, который не задумывался бы нуждающемуся отдать последнюю рубашку, мать была скорее скопидомка. И только благодаря ее уменью удалось хорошо пристроить моих четырех сестер и избежать нищеты, которая неизбежно постигла бы нашу семью, если бы отец не передал ведение хозяйства матери.
Несмотря на противоположности характеров и некоторых взглядов, жили они замечательно дружно; я не видал не только ссор, но даже и легоньких размолвок...
Отца я любил и уважал, мать же только любил и в то же время очень боялся, так как она была чересчур строга и требовательна. Строгость ее, впрочем, больше отзывалась на сестрах, они, бедные, положительно изнурялись работою. Уже в возрасте 6-7 лет они работали, кажется, не менее 12 часов в сутки, сидя за вышиваньями, вязаньями и прочей меледою. Когда я стал учиться в училище, тогда строгость мамы парализовалась тем соображением, что я в некотором роде был дома гостем; до поступления же в школу у меня был надежный заступник - приснопамятный дедушка отец Савватий, личность для своего времени замечательная и пользовавшаяся громкою и доброю репутациею почти во всей губернии.
Детство свое до 8 лет (с трех) я находился на попечении и воспитании главным образом деда. С 3 до 5 лет я у родителей бывал лишь редким гостем. После же, когда мне пошел шестой год и когда дед уступил свое место [на приходе] отцу, я большую часть своего времени проводил у первого. Он имел два дома, из которых один отдал отцу моему, а другой - большой двухэтажный, прекрасно отделанный - занял сам вместе с бабушкой и со мной...
Для своего времени дед был очень образованный, с богатою богословскою эрудициею человек; он читал и светские книг, если случалось их достать, а подобных случаев, благодаря его широкому знакомству с вятской чиновною аристократиею, было не мало. Во время ярмарки в нашем Великорецком селе каждогодно бельетаж занимал губернатор или вице-губернатор. Вероятно, это знакомство хотя немного придавало деду храбрости в его частых стычках с духовным начальством. Отличительными и резко выдающимися чертами его характера были: непреклонная, вполне железная воля, стойкость в убеждениях, гордость в отношениях к начальству и мягкое, задушевное отношение к меньшим братьям, которым он много помогал, хотя и не так размашисто, как мой отец.
Деда можно было сломить, но не согнуть. К более заметным недостаткам его можно причислить любовь к рюмочке (но не до безобразия) и страшную вспыльчивость. Впрочем, надо полагать, что она никогда не доходила до самозабвения; в противном случае духовное начальство не упустило бы случая унять деда. Стычек у него с начальством было не мало, но самою крупною была ссора с архиереем, который во время проезда царя [Александра I] через Орлов запретил сельским попам являться на это время в город. Дед разорвал предписание, приехал вовремя к приему в Орлов, ворвался, вопреки распоряжению протопопа, в царскую квартиру на прием духовенства, занял третье место сверху, благословил царя и чисто по-сельски дал ему поцеловать свою большую лапу, за что получил от государя похвалу, тогда как стоявшие выше его протопопы, отдернувшие свои руки, удостоились царского выговора.
Вскоре деда вызвали в Вятку к архиерею, в доме которого, при нескольких свидетелях, и произошла знаменитая свалка, о которой долго говорила вся губерния и о подробностях которой я еще в пятидесятых годах слыхал от старых священников. Началось дело легкой бранью с той и другой стороны, далее дошло дело до "мошенника и сукина сына", и наконец, когда архиерей хотел поучить деда жезлом, то последний, ничтоже сумняшеся, при помощи стула обратил владыку в постыдное бегство. И так как со стороны деда в этом деле не оказалось вины, за которую его можно было бы унять, до дело и заглохло.
---------
[Примечание.] В письме к своему другу - доктору В.Ф. Томасу - от 12 января 1896 г. автор описывает этот эпизод более ярко и красочно. "Припомнился покойный дед о.Савватий, - пишет С.И. Сычугов. - он был довольно замечательный человек по уму, характеру и одному, пожалуй, героическому поступку. В 1824-м году Александр I ночевал в Орлове. Архиерей разослал предписание, чтоб сельские попы не смели являться на приемы государя в городах. Дед разорвал приказание и отправился в Орлов. В назначенное для приема время он, несмотря на увещания протопопов, вместе с ними явился в квартиру царя и занял в ряду духовенства 3-е место. Царь сначала подошел под благословение архимандрита, а потом протопопа; дед же по-сельски благословил царя и свою лапу (а она у него была поувесистее моей) положил на сложенные руки царя, который и поцеловал лапу храброго отца Савватия. Мало этого: он еще заметил архимандриту и протопопу, что они не понимают значения благословения, а деда при всех похвалил. Узнал скоро об этом архиерей и вызвал деда в Вятку. Пользуясь своею деспотическою властью, он пустил в ход двухэтажную брань, а дед ответил ему трехэтажною. После горячей перебранки архиерей хотел было побить деда посохом, но дед схватил стул, - и драка не состоялась. Я буквально запомнил слова деда при выходе от архиерея: "Если только ты, елейный блудодей (подразумевается рукоблудие с елеем из лампадки), тронешь меня, то знай, что я дойду до царя", - и деда начальство не трогало. Только не дало ему ни одной награды, тогда как товарищи его были протопопами и с орденами, и с крестами.
----------
Впрочем, начальство не упускало случая показать свою безапелляционную власть и карало деда административным порядком. Как-то нужно было назначить благочинного. Обойти деда, как старшего по образованию и по заслугам и кроме того дружного с светскою аристократиею, было неудобно, и архиерей, скрепя сердце, назначил его на эту почетную должность. Но не прошло и месяца, как дед на какую-то глупую консисторскую бумагу дал резкий ответ, и его без суда и следствия бесцеремонно уволили от должности.
40 лет дед поповствовал, и за это время не получил ни одной награды, и этим он, видимо, гордился. Накануне или в день своей смерти (меня во время его болезни, как любимца, взяли из училища) он слабым голосом еще говорил мне: "40 лет я служил и никакою наградою не заклеймил себя, потому - не ползал перед начальством и, в случае своей правоты, никогда не уступал ему". Вообще, отличительною чертою его характера были: независимость, самостоятельность и правдивость...
Для характеристики деда и его смелости, а пожалуй и дерзости, передам еще рассказ моего отца. В с.Великорецком, где дед и отец священствовали вместе (друг за другом) 70 лет и где я также свирепствовал в качестве земского врача 10 лет, бывает в мае, по случаю принесения иконы из Вятки, громадное стечение народа. Знатоки на глазомер определяли число его в 80-100 тысяч. На этот праздник в старину каждогодно приезжали не только архиерей, но даже губернатор и прочие высокие власти. Для архиерея выстроен даже особый каменный дом, который и посейчас называется архиерейским. Для всей этой знати дед давал шикарный обед, за который садилось 40-50 титулованных лиц. Перед обедом гости выпивали, конечно, и закусывали. В числе их был и один архимандрит, который, налив себе рюмку, обхватил ее всей ладонью, вероятно, для того, чтобы другие не видели, сколько в нее налито вина. Но дед, увидев это, сказал громко: "Ты что же это делаешь, о. архимандрит? Видно, ты привык - по-монашески в кулак?" Взрыв хохота всех гостей был ответом на эту двусмысленность. Не обиделся на нее и сам архимандрит. Только архиерей, когда уже умолк хохот, дружески заметил деду:
- Тебе бы, о.Савватий, надо быть митрополитом по твоим достоинствам, да язык у тебя только бедовый; никому ты не даешь спуску.
И они расстались все-таки друзьями; архиерей по-прежнему во время праздника навещал деда.
В бытность мою уже врачом много о деде передавал мне подобных рассказов отец. Не забудь, что все это было в те блаженные времена, когда не только попы, но и протопопы падали ниц перед архиереем и раболепствовали на разные лады..."
------------------------------
С.И. Сычугов. Записки бурсака. М.-Л., 1933. С. 25-34, 76-77.
![[identity profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/openid.png){kind=small}
no subject
Date: 2013-04-16 01:17 pm (UTC)no subject
Date: 2013-04-16 01:18 pm (UTC)no subject
Date: 2013-04-16 02:41 pm (UTC)no subject
Date: 2013-04-16 04:00 pm (UTC)no subject
Date: 2013-04-16 03:32 pm (UTC)лол
Date: 2013-04-16 06:49 pm (UTC)Re: лол
Date: 2013-04-16 07:01 pm (UTC)В общем, они там друг другу наговорили. Сычугов только одну фразу привел - и то в личном письме - и эта фраза уже поражает. А что там остального было сказано... Знали отцы духовные толк в русском языке, знали...
no subject
Date: 2013-04-18 09:59 am (UTC)no subject
Date: 2013-04-18 10:26 am (UTC)Понятно, что вся книга - 350 где-то страниц - не формат для ЖЖ. В общем, наиболее интересные (на мой взгляд) отрывки я взялся процитировать.
no subject
Date: 2013-04-18 10:30 am (UTC)no subject
Date: 2013-04-18 10:40 am (UTC)no subject
Date: 2013-04-18 07:13 pm (UTC)no subject
Date: 2013-04-18 07:19 pm (UTC)"Старший врач Московской Софийской больницы Владимир Филиппович Томас родился 4 июня 1843, скончался 11 августа 1902",
http://www.history-ryazan.ru/node/14072
no subject
Date: 2013-04-18 07:59 pm (UTC)no subject
Date: 2013-04-18 07:20 pm (UTC)no subject
Date: 2013-04-24 05:10 am (UTC)no subject
Date: 2013-04-24 04:09 pm (UTC)Савватий Сычугов. Записки бурсака. Часть 2-я. Вятское ду
Date: 2013-04-25 02:34 am (UTC)no subject
Date: 2013-05-13 09:40 pm (UTC)no subject
Date: 2013-05-14 02:08 am (UTC)no subject
Date: 2013-05-27 03:38 pm (UTC)no subject
Date: 2013-05-28 07:00 am (UTC)